ВЕРА

ВЕРА. Давно надо было сюда зайти! Но я трусила страшно, почему-то казалось неудобным вот так взять и открыть дверь, словно я нарушаю какие-то суверенные границы, несу нечто запретное… нет, не так! Сама и есть это Нечто запретное, чему Здесь не место: неудобно, неловко, не… Выходила из метро, вдыхала влажный холод подтаявшего московского снега. Шла, поскальзываясь на серых горбиках недоубранного льда, сворачивала с Чистопрудного в Телеграфный (почему-то всегда-всегда всплывало «в Барабанном переулке барабанщики живут!» маминым голосом), карабкалась по неровному тротуару до Меньшиковой башни. И вдруг замирала, задыхалась, смущалась, втайне пробуя на язык волшебное как заклинание имя: Фёдор Стра-ти-лат. На всякий случай переходила на другую сторону, к жёлтому потрёпанному особнячку за раздолбанным вусмерть каменным забором. Там, у низкого крыльца с удивительно высокими ступенями, оставались классические юродивые в серых лохмотьях, вертлявые смешные попрошайки, иногда вдруг чёрной острой тенью мелькали сухие и жёсткие монахини. Я боялась разглядывать их, как боится суеверный народ смотреть в глаза гадалке. Заворожит? До души доберётся – и тогда ЧТО? Почти рысцой проскакивала пятнадцать метров до перекрёстка и лишь оттуда разрешала себе глянуть на окошко в кованой решётке: там, за этим окошком, мерцало вселенское тепло. Так мне казалось. И, честно говоря, до одури хотелось посмотреть на НЕГО, а если повезёт – и протянуть к нему пальцы, чуть коснуться… С Ромкой было легко, хотя я категорически не хотела влюбляться. У меня вообще были другие планы на жизнь! Диплом на английском, аспирантура, пара лет в универе Итаки или еще где-то, где пока что помнят фамилию моего отца и даже говорят о нём, понизив голос, что сразу делает папу важным и существенным. А Ромка заканчивал третий курс техникума по сам-толком-не-знает-какой-специальности и собирался работать у друга «на слесарке, жесть править». Мама не раз посмеивалась над моей тягой к «маргинальному пролетариату», который, по её мнению, не менялся ещё со времён обезьяны, впервые взявшей палку в качестве орудия труда. Подозреваю, в том выражался мой маленький бунт против салфеточно-кружевной и интеллигентно-лживой жизни, в которую меня столь настойчиво погружали с момента появления на свет, включая даже и само утверждение, что кесарево сечение есть царские роды… Наличие у себя голубых кровей я могла определить только по тончайшим запястьям и абсолютно белой коже, что, кстати, смущало моего «жестяного» рыцаря. Он всё переживал, что меня надо бы на солнышко! Я, очевидно, напоминала ему случайно зацепившийся за мозг со времён советского детства рассказ «Дети подземелья». Сути он не помнил, но тревога осталась: «Верыч, тебе есть надо! Ты смотри какая прозрачная! Вон венки все видать…» - и он вёл по моему предплечью довольно изящным по форме, но совершенно колючим пальцем с въевшейся в заусеницы чернотой. Я смеялась и ёжилась, как же иначе? Меня устраивал мой Ромео, мне нравилось, что он рассекает такую пугающую меня темноту московских переулков своими широкими плечами в скрипучем кожзаме, что я вишу у него на локте и ничегошеньки не боюсь! Ни полночного полупустого троллейбуса, ни пьяной брани в Армянском, ни серой стаи тощих подростков, кучкующихся у нас в подворотне, ни даже дурацких подлых луж с кромкой льда, так коварно обламывающейся ровно под ногой! «Ну, кудааааааааа!?» - успевал выкрикнуть Ромка, подхватывая меня в падении: «ну, что ты за чудо лохматое, вечно тебя спасать надо!» В этой снисходительной реплике не было обидного, только ласка. И мне это страшно нравилось! Мама у Ромки – библиотекарь. В библиотеке технической литературы. Ромка затащил меня туда якобы за какими-то учебниками к сессии (ага, так я и поверила!) .Он даже название вспомнить не смог, что-то долго жевал, а потом жёстко и решительно взял за локоть и сказал: «Пойдём, так надо!». Старая деревянная дверь пнула меня и даже прикусила за пятку. Воздуха не хватало. Ромка и сам вдруг расчихался, «по-чапаевски» обтёр нос рукавом и потом об штаны, неловко толкнул меня между лопаток к толстой накрашенной тётке в огромных очках: -Маман, это Верыч! Принимай! -Тамара Петровна, - недобро глянула на меня тётка. Я растерянно кивнула и довольно тупо уставилась на «маман». Шептать Ромке, что мог бы и предупредить? Улыбаться в ответ на абсолютное неприятие со стороны этой странной чужой женщины с удущающим амбре духов «Дзинтарс», смешивающееся с тяжёлым библиотечным воздухом? Мой любезный наконец сообразил, что требуется срочное отступление, подхватил со стола какие-то справочники и пару журналов «Юный техник» и, чмокнув мать в большую напудренную щёку, поволок меня спиной в дверной проём. -Мамулик, мы спешим! Мы так, на секунду, ага? Я даже не помню, успела ли попрощаться, или так и вылетела спиной в потемневшую столицу. Но из этого визита я вынесла очень ценную мысль: «НИ ЗА ЧТО!..» Наверное, эта светлая мысль легко читалась на моём лице, потому что Ромка захандрил. На следующий вечер от него пахло спиртным. Честно говоря, я дрогнула, когда поняла, что всё зашло так далеко. С мажорами-ухажерами подобных проблем не возникало, цивильные мальчики испарялись в поисках более уступчивых нимф, и никто из моих интеллигентных друзей доселе не напивался только лишь потому, что я не понравилась его маме! А уж тем более, если мама не нравилась мне! Но Ромка… наверное, таким и должен быть Мужчина: женщина ещё и не думала, где на свадебном платье вытачки сделать, а у Него уже в голове и дом, и стол, и семеро по лавкам… Наши планы явно не состыковывались, и мой рыцарь впервые это понял. - Ты меня любишь? Нет, ну, что за беда?! Ну, девушки на первом свидании такое спрашивают! И смотрят в глаза, преданно и как-то даже отрешённо от всего мира. Такие тревожные серые глаза в коричневых крапинках! Я почти физически почувствовала, как с треском падает мой мостик в другую жизнь… как горит мой ненаписанный диплом на английском, как без меня гуляют весёлые студенты университета Итаки или Бостона… Я впилась ему в губы со всей неистовой болью от своих потерь, которая выедала мне сейчас глаза и не давала дышать. Он понял это КАК НАДО, бросился целовать меня суматошно, с какими-то мелодраматическими выкриками «я знал»», «моя навеки!», а у меня в ушах всё трещал и трещал падающий мостик… Было уютно открыть глаза у Ромки на плече. Спокойно, светло. Мама ещё пару дней назад уехала в санаторий где-то под Пушкино, так что наутро я как бы проснулась в своей новой семье. Оказалось, готовить завтрак КОМУ-ТО – приятно! И вкусно. Ромка очень красиво смотрелся на нашей тахте – как сильный ухоженный кот. Ну, вот, кстати, не сильно ухоженный. Шёрстка и коготки требовали некоего участия, на мой взгляд. Я по-хозяйски оглядывала доставшееся мне богатство, и втайне меня пугала та простота и отчуждённость, с которой я находила очередные плюсы или минусы. Рома же просто улыбался безмятежной детской улыбкой. Улыбался, умываясь в нашей жуткой интеллигенсткой ванной, где некому было красить дореволюционные трубы, а от наших с мамой ремонтов только увеличивалось разноцветье хлопьев масляной краски, свисающих по всей длине стока. Улыбался, завтракая на стуле с изголовьем из кружевной салфетки. Хихикал счастливо, попивая чай из английского фарфора с обгрызенными краешками. Светился радостью, откидываясь на облезлый бархат подушек и увлекая меня за собой, чтобы снова мять и целовать до моего «задушишь, дурачок!»… Я словно смотрела какой-то наивный фильм с милым банальным сюжетом. Наши книжные стеллажи до потолка, мои знания, романсы Вертинского – всё это одним махом потеряло ценность. Или просто стало вдруг обесточено. Пришёл такой вот Ромка – и ВЫКЛЮЧИЛ. Мы валялись на диване, словно утомлённые дети, крест-накрест. Я – на животе у Ромки. Он гладил мои волосы и наматывал локоны на палец. Иногда было даже чуточку больно, но я терпела и - тоже улыбалась. Обесточенное, моё Завтра не болело. Его вообще не было. Было другое, новое, о котором мечтал валяющийся на тёмно-синем бархате Ромка: -Летом поженимся, ты мне сына родишь, ага. В слесарку не пойду, Толя жмот. Я к Евгеньичу пойду в токари, у него вроде кооператив какой-то, целое производство! А ещё, знаешь, ребята придумали компы вразборку привозить, а здесь собирать, типа фирмА. Лёха говорит, уже два продали – прикинь, там навар двести процентов! Только я в компах вообще «чайник», наколют меня только так… Я слушала Ромкину речь, и меня даже не коробило. И не пугало. Я чувствовала ухом тепло его живота и всё яснее понимала: так и должно было быть. Так и будет. И это прекрасно! Потом вернулась мама, мы ездили на Ленинградский вокзал её встречать. Мы уже не скрывались, мама только стрельнула глазами, когда Ромка уверенно и с явным правом родственника открыл дверь в наш подъезд своими ключами. Пока мама раздевалась-переодевалась к ужину, мы уединились в НАШЕЙ комнате. Как-то всё было просто, очевидно и обошлось без объяснений. -Летом поженимся, - уверенно и спокойно проговорил Ромка. Мама поставила чашку на тонкой ножке, взяла зачем-то щипчики для сахара, пощёлкала ими. - Верыч у нас доучиться должна, но тут мы разберёмся, - рассуждал Ромка между тем. Мама скосила глаза на меня, под столом сделала еле заметный жест у живота. Я почувствовала, как заливает уши и щеки красным, сжалась и хихикнула… кто его знает, до чего мы доигрались с моим «котом Ромычем», которым он стал за эти две недели. Мама приподняла одну бровь и покачала головой, словно бы говорила: «не узнаю свою девочку… и чем ты думаешь?», но вслух только улыбнулась Ромке: - Рома, скажите, а вы это всё ВМЕСТЕ с Верой решили? О, я оценила этот нажим на «вместе»! Да и Ромка слегка запнулся, облизнул губы и отчеканил, глядя мне в глаза: -Мы с Верой всё решаем вместе. Но мужчине часто приходится брать на себя бОльшую ответственность, поэтому некоторые решения он вправе принимать сам. Мы с мамой переглянулись, мама интеллигентно прыснула в кулак, а я просто дурашливо бросилась обнимать и целовать своего Мужчину, чтобы он не слишком разобрался в наших с мамой NOTA BENE… к тому же, мне действительно страшно понравилось, как из Ромки вдруг вышел такой вот… Роман Сергеич!
Надя Деглин © (21.02.2011 15:02)

Оцените автора материала.

0.00 из 5.

Прямая ссылка

---